Сладкая горечь моря (рабочее)

[Инодин Николай]

– Велика ли сила этих каски?
– Каждый ланнах начинает правление с того, что наносит им поражение. Беда в том, что там не с кем говорить – их племена не чтут договоров, не держат слова и всегда нападают опять – раньше или позже. – В беседу вступает хранитель правды, старший жрец храма, служитель бога грозы. Хранить тексты договоров, на основании которых окрестные народы входят в состав державы таттов – его обязанность.
– Тогда почему доблестные воины татти до сих пор не уничтожили вредоносное племя?
– Вы пришли издалека, и можете не знать этого, но наши боги карают тех, кто проливает лишнюю кровь.
Это говорит воин? Странно, что с такими традициями они смогли создать державу и править ей столько лет. Пора вмешаться.
– Могу ли я задать несколько вопросов уважаемым воинам и вождям?
Удивлены, но кивают утвердительно.
– Отсутствие у горцев правителей не позволяет вам привести горцев к миру и дружбе?
– Да, так я и сказал, – подтверждает жрец Паруканда.
– Если у них появятся правители, эту проблему можно будет решить?
– Горцы не признают никого из своих вождей правителем, маленькая госпожа, каждый желает властвовать сам – хоть над парой овец.
Стоящая улыбается – жрец, сам не зная того, подталкивает собравшихся к нужному решению.
– В садах и дворах Таттисы гостят предводители, лишившиеся земли, совсем недалеко есть земля без правителей. Не кажется ли вам, что сами боги показывают нам правильный выход? С помощью доблестных воинов панкаса мои люди сумеют принести в горы закон и порядок. Мы получим свою землю и свой народ, татты получат ещё один татти в державу. Было бы разумным превратить источник неприятностей в источник силы.

Задумались. Неделя – другая, и их мысли окончательно удастся повернуть в правильную сторону. Ма будет довольна. Но почему оценивающий взгляд Парвисина ей приятнее чувства хорошо выполненного дела?
*Панкас – свободные мужчины народа. Все сыновья татти, входящие в панкас являются воинами и обязаны принимать участие в военных экспедициях.
***
Аромат тщательно подобранных трав, сумрак, возня, стоны. Наконец движение прерывается, стоны затихают, какое-то время тишину в комнате нарушает только успокаивающееся дыхание двух человек.
– Ты совсем замучил меня сегодня, мой могучий бык, – как обычно, женщина нарушает молчание первой.
– Вини в этом красоту своего тела, – ворчит мужчина. Его дыхание ещё не успокоилось, для того, чтобы отвечать, приходится делать усилие.
Довольный смешок, шорох – женщина передвинулась по ложу.
– Так я нравлюсь тебе?
– Зачем спрашивать об очевидном?
– А… – звук движения. – ТАК?
– Остановись, дай отдышаться.
Ещё один довольный смешок.
– Тебе нравлюсь я, но жениться ты собираешься на завёрнутой в траурное полотно заморской палке. Почему?
– Народу нужна табини.
«Конечно нужна, дурачок».
– До сих пор ланнахи не привозили их караванами. За ней нет рода. Зачем нам такая табини?
– За ней больше тысячи воинов – хороших, опытных бойцов. Это дороже. Нам сейчас нужна сила.
Собеседница раздражённо фыркает, слышно, как она отодвигается от мужчины.
«Дались тебе эти вонючие пожиратели бобов…»
– У моего отца воинов не намного меньше.
– Всего лишь вдвое. Лаби, воины твоего отца и так часть панкаса, даже если я посчитаю их дважды, наше войско больше не станет.
«Смеёшься? Ещё посмотрим, кто будет смеяться в конце».
Женщина меняет тему разговора.
– Подари мне то ожерелье, что вчера закончили делать мастера твоего дома.
Мужчина вздыхает.
– Мне кажется, в городе нет ни одной золотой побрякушки, о которой тебе не известно. Лаби, это ожерелье я подарю будущей табини, когда мы будем уходить в поход – как залог нашего удачного возвращения.
– Хорошо, дорогой, подаришь его мне перед походом.
– Нет. Я подарю его этой девочке. Она рождена, чтобы править. Больше думает о своих людях и нашей стране, чем многие татри.
«Упрямый баран!»
– Ну так пусть она и согревает твоё ложе! Может быть, через дыры, которые пробьют её острые коленки, в тебя попадёт немного ума!
Звуки борьбы, которые постепенно стихают, сменяясь звуками поцелуев, возня, стоны…

***

Учитель, конечно мудр, как восьмиглавый змей Хоншу, но что можно сделать в этой земле тысячи богов, имея в помощниках четыре десятка парней не самого высокого посвящения? Двадцать пять божеств на одного жреца… Не самый удачный расклад. Как прикажете делать божество сезонных разливов пусть большой, но отчаянно далёкой реки главным богом местного пантеона, когда в здешних краях если кто и слышал о благословлении ежегодного обновления заливных полей, то неправду, да и ту краем уха.
Высокая вода подавил раздражение – ученик здешнего жреца промочил горло и готовится продолжить бесконечный пересказ баек о приключениях своих божеств.
– Он рассердился и в гневе надел левый башмак на правую ногу, а правый на левую, хлопнул дверью и ушёл. Тогда перестали родить поля, овца отвернулась от ягнёнка, корова бросила телёнка, женщина отвергла своё дитя. Дым окутал весь мир, даже дрова в очаге перестали давать свет и тепло. Боги собрались на пир за столом, полным еды и питья, но сколько ни ели – голод не проходил, сколько ни пили – не слабела жажда.
История ухода разгневанного божества тянулась, как караванная тропа, но главное Высокая Вода уже понял – никто из тысячи богов НИЧЕГО не мог сделать, пока не нашли и не успокоили обиженного.
– Подожди, парень, – останавливает чтеца бритоголовый. – Ты, я вижу, немного устал, а мне нужно обдумать услышанное. Мудрость жрецов вашего храма велика, не мне пытаться постичь её за один день. Скажи, не мог бы ты до завтра собрать все гимны, посвящённые этому богу?
– Да, могу. Их не так уж и много, это ведь не бог грозы, – улыбается парень.
Высокая вода медленно идёт к выходу из подвалов, в которых расположена храмовая библиотека. С наслаждением подставляет кожу лица лучам закатного солнца, затем шагает вдоль водоёма по вытертым тысячами ступней каменным плитам, мимо храмовых сокровищниц, жилищ жрецов, сада и мастерских ремесленников. Его путь ведёт в главное здание храма. Оставив сандалии у начала лестницы, жрец поднимается ко входу, почти не украшенному по меркам Длинной Земли. В помещении святилища круглые сутки стоит полумрак, но его строитель был гением – с раннего утра до заката через особые отверстия солнечный луч падает на стоящие в центре статуи бога грозы и его светоносной супруги. Боги возвышаются над людьми, подавляя величием и окутывающим их сиянием божественной силы, но бритоголовый жрец разглядел за ними куда более влиятельную фигуру, ту, что не лезет вперёд, но держит на ладони все жизни мира.
– Ты опять оказался прав, Учитель. Здесь тоже есть свой Онти-ке. Его зовут Келепинус.

[Инодин Николай]

***

Если у тебя пятеро сыновей и только одна дочь, скорее всего, ты её разбалуешь. Но как можно не баловать это ласковое чудо?
– Здравствуй, папочка! Хорошо ли тебе спалось? Как твои колени, не болят? Ты не слишком сильно устаёшь, готовясь к этому походу?
Век бы сидел и слушал этот щебет, любовался вьющимся шёлком волос, гибкостью стана, неярким румянцем на нежных щеках. А брови, похожие на разлёт крыльев стрижа! А ласковый взгляд чёрных глаз, что смотрят прямо в отцовское сердце… Как похожа на покойницу-мать! И лицом, и фигурой, даже голос такой же – низкий, грудной, с той хрипотцой, что пробирает мужчину до самых печёнок!
Любимица. Его, своих братьев, всего рода. В глубине души отец надеялся, что его дочь когда-нибудь посмотрит на него с золочёной скамьи табини. Не сложилось, совет татри-да решил по-другому. Не иначе, боги вмешались. Им сверху виднее. Ничего, он ещё найдёт дочери хорошего мужа – славного воина, достойного вождя.
– А где мальчики, па? Всё возятся со своими колесницами? Я положу эту подушку тебе за спину, так будет удобнее. Па, а когда вы выступаете? Много ещё времени осталось?
– Медлить не будем, стрекоза. Через неделю-другую каски опять вспомнят остроту наших мечей.
Дочь вздыхает и садится на маленькую скамеечку, поставленную у отцовских ног.
– Жаль, что вы идёте на север – у этих бродяг нет ничего интересного. Их женщины ходят, завернувшись в тёмную ткань, украшения там убогие, ни о каких диковинах и речи быть не может. Из походов на закат или на полдень ты привозил такую чудесную добычу! Золото, тонкие ткани, специи и ароматные масла – ради этого стоит бить копыта колесничных коней! Может быть, ещё не поздно поменять решение? Если ты и другие вожди скажут одно – неужели ланнах не прислушается?
Девочке семнадцать. Одни побрякушки на уме. Не повзрослела ещё. Хотя… Старый вождь вспоминает другую девочку, тонким стебельком вытянувшуюся рядом с ланнахом. Той ещё тринадцати нет, но речи её о важном, в её словах звучит Правда Богов. Неизвестно, повезло ли Парвисину с женой, но державе определённо повезло с будущей табини.
– Мы ходим в походы не за добычей, Лаби. Слава и правда богов – ради них воин поднимает копьё. Для этого похода выбрана правильная цель.
Лабанисса фыркает, черты её лица на миг искажает злая гримаса:
– Тоже мне, правильная цель – найти землю для этих приблудных побирушек. Припёрлись на нашу голову, лучше бы их львы по дороге разорвали!
– Помолчи о том, в чём не разбираешься, девочка.
Дочь сжимает кулачки:
– Папа, сделай так, чтобы они не вернулись из похода! Почему эта тощая малолетка должна править? Чем я хуже? Вас всех околдовали, вы же не понимаете ничего!
Отец поднимается со скамьи и сверху вниз смотрит в бешеные глаза дочери.
– Задумавший сделать грязь другому, не отмоется от неё до окончания мира. Боги покарают его, лишат ума и пошлют несчастья его роду. Похоже, ты забыла о Правде, которая ведёт наш народ. Подумай об этом. Осенью я постараюсь найти для тебя достойного мужа. Готовься. Ступай, посмотри, хорошо ли подготовлены припасы для воинов нашего татти.
Вскочила, полоснула взглядом огромных глаз, как кинжалом, развернулась так, что взметнулись в воздух накидки из дорогих восточных тканей, и выскочила из дома. Отец покачал головой – молодости свойственны гневливость и порывистость. Ничего, это пройдёт. Посидит дома, одумается. Надо будет попросить храмовых жриц, чтобы поработали с девочкой.

***

Тяжёлый двухлезвийный топор из небесного металла со свистом рассекает воздух. Удар! Стоящие полукругом воины радостным рёвом приветствуют результат – жертвенный бык без рёва и дёрганья опускается на колени. Кровь хлещет из разрубленной шеи в подставленный сосуд – мастерски нанесённый удар так силён, что почти отделил рогатую голову от тела. На одежды главного жреца при этом не попало ни капли, тоже добрая примета.
Парвисин кладёт топор на специальную подставку рядом с жертвенником и кивает помощникам. Те снимают с туши цепи, удерживавшие животное, дружно поднимают бычью тушу и укладывают поверх поленницы, сложенной в специальной яме. Вырезают бычью печень и подносят ланнаху. Тот внимательно рассматривает её состояние и расположение прожилок, поднимает руку к небу и поворачивается к зрителям:
– Боги приняли жертву! Правда на нашей стороне!
Тройной рев, в котором невозможно разобрать слова, и вскинутые над головами копья.
Поленницу поджигают немедленно – боги не любят долго ждать одобренную жертву. Сосуд с жертвенной кровью уносят к выходу их храма – ею пометят лбы колесничных коней.
Бог грозы сказал своё слово, теперь очередь его жены. Этот ритуал должна проводить табини, но мать ланнаха мертва, а жены у него ещё нет. Поэтому навстречу Парвисину выходит старейшая из служительниц богини со щитом в руках.
– Пусть честь будет твоей защитой, воин, а правда направляет твою руку! Да не пострадает невинный, да будет наказан всякий, посмевший бросить вызов воле богов!
По обычаю посланцы народа передали в селения касков предупреждение – если не будет принят путь мудрости, быть войне. Судьбу победы решат боги, а наши боги сильнее прочих. Горцы, как всегда, не ответили.
Ланнах принимает щит и показывает солнцу – поверхность чиста, на ней нет грязи.
Стоящая принимает из рук своих помощниц дорожный мешок с припасами, выносит его ланнаху.
– Уходишь с одним, вернись с двумя!
Взамен Парвисин надевает на тонкую шейку массивное золотое ожерелье. На центральной пластине чеканное изображение женской фигуры под сенью крылатого диска, по бокам от женщины сидят большие леопарды.
– Когда воина ждут дома, его поход удачнее, а дорога короче. Пусть будет три. Я скоро вернусь.
Стоящая возвращается к стоящим на ступенях женщинам, Парвисин сбегает к воинам. Его поднимают на плечи и несут к выходу из храма. Девочка с ожерельем, стараясь не моргать, смотрит ему вслед. Почему ей так хочется плакать? Плакать нельзя, она расправляет плечи и заставляет себя улыбнуться.
Чей-то взгляд жалит спину, как острие упёртого под лопатку копья.

[HoKoNi]

Ещё сильнее о нездоровом уме хозяев заставляют задуматься выстроенные на вершинах гор дворцы правителей. Дворцы, в которых никто не живёт. Это можно понять – там настолько святые места, что даже нужду справлять нельзя, слишком близко к небу. Для удовлетворения низменных потребностей тела нужно спускаться вниз, в верхний город, каждый раз пересчитывая ногами сотни высоких ступеней. Дворцы служит местом приёма послов,

служАт.
Эпизод отменный!

[Инодин Николай]

Спасибо!

[Цоккер]

Глава 5 Таттиса

В городе нет торговой площади

Сомнительно. Ведь жители города что-то едят, во что-то одеваются - где же они берут всё необходимое?
Может быть, лучше будет "нет большой торговой площади"?

Это очередное напоминание о том, что ланах и табини это в первую очередь те, кто представляет сыновей татти перед лицом богов

ланнах

[Инодин Николай]

[quote="Цоккер"]Глава 5 Таттиса
Сомнительно. Ведь жители города что-то едят, во что-то одеваются - где же они берут всё необходимое?
Может быть, лучше будет "нет большой торговой площади"?
Город описан реально существовавший, столица хеттской державы, назывался Хаттуса - возможно, это бзик моего восприятия, но по описаниям и по переводу тех документов, которые нашёл в сети, это был город, выстроенный как функциональная столица, вокруг храмового комплекса и пары дворцов, и практически всё население состояло из госслужащих разного толка, кормилось централизованно. Лавочки, видимо, имелись, а вот торговой площади в пределах основных оборонительных сооружений, похоже, не было. У хеттов вообще очень необычное государство было.

[Инодин Николай]

***

После любых потрясений жизнь со временем возвращается в колею повседневности. Меняется фон, а обыденность остаётся без изменений, если не считать мелочей. Вместо лодки тебя увозят из дома на колеснице? Это, конечно, отличие, но везут-то всё равно на учёбу. Ты теперь изучаешь до полного автоматизма ритуалы богини с нормальной головой, а до того была с кошачьей? Сути это не меняет. С помощью подношений, телодвижений и распевания гимнов служители пытаются упросить или заставить божество исполнить то, что им нужно. Возвращаешься из храма – за дело берутся Ма, тётушки и служанки. Как ходить, как смотреть, этому улыбнуться так, к тому повернуться эдак. И ты улыбаешься, поворачиваешься, ходишь и смотришь. Но в один прекрасный день ты оглядываешься и говоришь:
– Собаку хочу.
Суета, ахи, охи – наверно, так удивился бы столяр, если бы заговорила лежащая на столе заготовка.
– Госпожа, зачем вам собака? Женщины не охотятся!
Выпускаешь на лицо образцовую улыбку высшего низшему – ты замечательная ученица!
– Я не хочу охотничью собаку. Мимо храма гнали стадо, там были собаки – большие, лохматые. У меня должен быть такой щенок.
Добавить злобы во взгляд – быстрый, слегка исподлобья:
– Сегодня.
В курятнике паника – самая сообразительная уже метнулась за дверь – к мамочке побежала. Ма появляется немедленно – здесь не отцовский дворец, всё рядом.
– Что ты придумала, зачем тебе собака?
– Чтобы была. Они большие, лохматые. Мне понравились. А завтра я хочу кататься на колеснице за городом.
– О твоих фантазиях поговорим утром. Сейчас ты продолжишь занятия.
Ма уверена в себе, не женщина – скала.
– У меня болит голова. И живот. Глаза тоже болят, и улыбаться я больше не могу. На сегодня занятия окончены.
Дошло.
– Все вон.
Ма подходит, берёт из твоей из руки сорванный в запале парик, садится рядом.
– Устала?
Молчишь. Зачем отвечать? И так понятно.
– Устала, – сочувственно вздыхает. – Я понимаю, тебе нелегко. Но осталось всего пять месяцев. Ты у меня сильная. Я уверена, отец всё видит, и гордится тобой.
Молчишь. Ты умеешь притворяться не хуже – ещё бы, тебя хорошо натаскали за эти годы. Трудно врать обученному лжецу.
– Почему ты молчишь? Отвечай матери!
Притворяться нет никакого желания. Хочется быть собой. Пинком отбрасываешь забытый на полу веер.
– Ты забыла о правильном дыхании, когда выражала сочувствие, Ма. Этого даже я не делаю.
Интерес в глазах, неужели тоже решила говорить честно?
– Чего же ты хочешь?
– Собаку. И за город. Знаешь, мне даже не хочется думать, как и где будут искать щенка. Я – твоя дочь, я дочь своего отца, но я – не глина под вашими руками. Круглые сутки играть в эти игры я больше не буду. Ты ведь не хочешь вырастить себе хорошо обученного врага, Ма?
Она что, улыбается?
– Почему я в своё время до этого не додумалась?
Её рука ласково гладит отрастающие пряди твоих каштановых – как у бабки, волос.

Приносить жертвы Великой Матери всё-таки много проще, чем её супругу. Хозяин громового молота предпочитает кровавые жертвы, там нужно махать топором, рубить шеи, копаться в требухе… Брр. Богине хватает той крови, что регулярно роняет каждая женщина, на алтаре сжигают травы, зерно, жгут благовонные смолы. Не надо нюхать вонь горелого мяса.
– Какая ты умница, девочка!
Старая жрица учит не так, как Ма, она терпелива и заботлива, не ленится повторять сказанное несколько раз – и два, и три, и больше – столько, сколько потребуется ученицам для того, чтобы безошибочно повторить урок. Всё это без малейшего раздражения, ласково, глаза старой женщины лучатся добротой, а полные морщинистые руки всегда готовы коснуться, успокаивая, придавая уверенность. Смотрящая даже представить не может, чтобы эти руки протянулись ущипнуть нерадивую отроковицу или дать пощёчину. А с точки зрения младшей из учениц, нерадивые здесь все, кроме неё – шепчутся, не слушают, потом мнутся, запинаются, теребят подолы, путают слова и движения, лезут не в свою очередь. Их бы на месяц в суровые руки матери, умылись бы слезами. А жрица снова и снова наставляет, показывает, повторяет – спокойно, любя и заботясь. Именно это – главный урок, который достойная женщина даёт прошедшей совсем другую школу девочке. Священные тексты и порядок проведения церемоний Стоящая Впереди повторяет сразу и без ошибок – ей было бы стыдно мямлить и опускать глаза подобно этим безмозглым курицам, укутанным в пёстрые тряпки. А эти звякающие при каждом жесте бесчисленные украшения!
Ученицы пёстрой разновозрастной стайкой окружают учительницу, в отдалении ждут, ожидая окончания занятий, слуги или родственники. Там же с гордым видом восседает одна из многочисленных тётушек Стоящей – гордится успехами своей родственницы. В стороне от них склонилась над доской для записей бритая голова Высокой Воды – жрец мёртвого бога, как он сам себя называет, ни разу не вмешался в занятия – и не пропустил ни одного. Слушает, следит исподлобья, что-то помечает на доске, никогда не ошибаясь, – Смотрящая не видела его разравнивающим воск на месте неверно начертанного иероглифа.
Легко повторив очередное задание, будущая правительница изучает тех, кем ей в будущем придётся править. Девочки и девушки не похожи на своих сверстниц из Длинной Земли – белой кожей, яркими нарядами, пышными причёсками, они выше, крупнее и крепче. Зато сплетничают точно так же. В первые дни они сторонились новой ученицы, но постепенно – в том числе и усилиями старшей жрицы – осмелели, начали сначала здороваться, затем заговаривать. Невеста ланнаха притягивает их, как мёд – смуглой кожей, белоснежным платьем, париком из конского волоса, серьёзностью и молчаливостью. Начали младшие, которым не нужно было заботиться о поддержании авторитета, за ними потянулись девушки постарше. Теперь в перерывах Стоящую наперебой расспрашивают о далёкой родине, о дороге, о божествах и порядках Земли Мотыги и, конечно, о самом интересном – нарядах, украшениях, домах и лакомствах. Девочка отвечает – обстоятельно, подробно, старательно копируя манеры старой жрицы. Она продолжает учиться. Ей многое нужно узнать о своей новой стране, а разве есть способ разговорить собеседницу лучше, чем рассказать что-то самой? За каждым её рассказом следует:
– Ой, а у нас… – и её новые знакомые наперебой вываливают ей такую гору информации, что только успевай запоминать. Стоящая улыбается, кивает, старательно распахивает глаза от удивления и в нужных местах прикрывает рот ладошкой – как не рассказать такой благодарной слушательнице ещё об этом и вот том?
Вечером рассказы будут разобраны и просеяны вместе с Ма, разложены по полочкам памяти. Если останутся непонятные места, на следующий день мамина ученица сумеет повернуть разговор так, чтобы новые знакомые заполнили лакуну.
Недавно на учёбу стала приходить совсем взрослая девица. Рядом с ней Стоящая чувствует себя настоящей замухрышкой. Ещё бы, единственное, в чём она Лабаниссе не уступает, это тонкость талии. Тяжёлая волна блестящих волос, высокая грудь, бёдра, очертаниями напоминающие крутобокий кувшин, – об этом пока можно только мечтать. Лицо девицы тоже не имеет изъянов. Портит дочь одного из больших татри чрезмерная любовь к золотым украшениям. По два кольца на каждом пальце – это слишком, а ведь ещё и ожерелья в несколько рядов, браслеты на руках и ногах, бесчисленные подвески везде – на головной повязке, поясе, каких-то ремешках… С украшений и началось их знакомство.
– В ваших краях, видно, немного золота, и женщины не имеют должного количества украшений, но скажи, почему ты не носишь ожерелье, которое подарил тебе Парвисин?
«Интересно, почему эта красавица так меня не любит»? На злобу не отвечают злобой, это удел слабых. Улыбнуться ей ласково, будто обратилась к тебе лучшая подруга, тон ответа доверительный, будто объясняешь больному, почему лекарство горькое:
– Знаешь, оно такое тяжёлое. Тем более, ланнаха здесь нет. Вернётся – я обязательно надену его подарок, чтобы сделать ему приятно.
– Не ходить же по городу с одним браслетом. Люди могут подумать, что ваш род недостаточно богат.
– Кажется, в обозе было несколько сундуков с золотыми статуэтками и посудой. Я не лезу в такие вещи, тяжести таскают слуги.
Стоящая подходит к собеседнице, какое-то время разглядывает её украшения.
– Они красивы. Но их красота не делает тебя лучше. Да тебе и не нужно. А, ты специально их надела, чтобы смотрели на них и меньше любовались тобой? – глаза девочки наивно распахнуты, радость её чиста и неподдельна, малышка счастлива, что наконец смогла понять, для чего собеседница таскает на себе этакую тяжесть. Она искренне не понимает, отчего хихикают слушающие их диалог девицы.
В разговор вмешивается жрица:
– Видишь, Лабанисса, не всегда люди видят в тебе то, что ты стараешься показать.
Красавица задирает нос и отходит в сторону.

[Инодин Николай]

Дома – да, уже дома, за прошедшие месяцы Смотрящая привыкла считать домом именно эту постройку – дворец в Теменисе вспоминается редко и как-то тускло. Так вот, дома она рассеянно потрепала по голове выбежавшего навстречу Ворчуна, отослала из комнаты всех служанок, сбросила одежду и принялась вертеться перед зеркалом, пытаясь разглядеть своё отражение в темноте полированной бронзы. Получалось плохо – в зеркало было видно только лицо и часть торса, остальное не помещалось. Увиденное настроения не подняло – мордашка неплоха, а вот остальное… Ключицы торчат, плечи костлявые, грудь едва наметилась. Таким «богатством» мужчину не прельстить. Смотрим дальше, в смысле, ниже – уже без зеркала. Руки – тонкие веточки, тощий живот, бёдра не то чтобы узкие, но кости торчат. Ноги…
Стоящая попыталась изогнуться, чтобы увидеть то место, откуда они растут. Не вышло, пришлось ощупать. Ноги длинные и стройные, но опять же худые, задница скорее плоская, чем соблазнительная. Вот ступни хороши – маленькие, аккуратные, с высоким подъёмом и тонкими щиколотками. Вздохнула. Одними ступнями мужа не приворожить.
– Я урод.
Вздохнула ещё раз.
– Самое привлекательное во мне – это воины моего отряда. И сундуки с золотом.
– Впрочем, – поведала она щенку, – золота у ланнаха хватает и без того, так что женится Парвисин всё-таки на тысяче воинов и шести десятках боевых колесниц.
Представила эту толпу на свадебной церемонии в праздничном наряде невест и хихикнула – уж больно забавной показалась картинка. Вспомнила, что для радости нет причин, и вздохнула ещё раз.
– Урод, тощий и нескладный, не спорь со мной, – топнула ногой на своё отражение. – Дважды роняла кровь, а на женщину не похожа ни капли, вылитый мальчишка. И до свадьбы ничего вырасти не успеет.
Странно – ведь понимаешь, что решение жениться именно на тебе ланах таттов принял раньше, чем увидел, значит, не красота твоя привлекла, а всё равно обидно. Особенно после того, как эта переспевшая красотка повертела перед тобой своей роскошной задницей. Есть, что ли, больше? Опять покосилась на смуглый живот, хмыкнула скептически. Было бы куда, можно было бы и поесть.
Скорчила зеркалу рожу, хлестнула по отражению платьем и крикнула массажистку – пусть хоть косточки разомнёт, раз больше ничего нет. Укладываясь на жёсткую кушетку, подумала:
– Если нет силы, её нужно заменять умением. Силы красоты у меня нет, значит, опять учиться. Так всю свою жизнь проучишься, а жить когда?
Под кушеткой щенок, пользуясь тем, что на него не обращают внимания, вцепился в ткань брошенного платья, мотал башкой и ворчал от удовольствия.

Трапезу для учениц всегда накрывают в одном и том же помещении. Мощный длинный стол из толстенных брусьев темнеет боками и светится выскобленной добела столешницей. Тяжеленные табуреты, которые не то, что оторвать от пола – с места сдвинуть трудно. В глиняных мисках парит просяная каша с горохом, в кружках – козье молоко. Кое-кто из девиц пытался капризничать, но под строгими взглядами выбитых на стенах божественных профилей и стоящих вдоль стен младших жриц быстро успокоились. Смотрящая поначалу сравнивала – решила, что у барельефов лица добрее.
Девочки трапезничают по-разному, кто честно давится кашей, кто для виду ковыряет в посуде ложкой – всё съедать не обязательно. Смотрящая всегда спокойно съедает свою порцию, до дна выпивает молоко. Лабанисса заходит в помещение последней, садится с краю, демонстративно пачкает ложку кашей, нюхает содержимое кружки, после чего отодвигает посуду и сидит с видом скучающим и страдальческим одновременно. Почему сегодня не так?
С самого утра Лаби не похожа на себя совершенно – щебечет со всеми, хватает за руки, улыбается, сверкая мелкими белыми зубами. Со Смотрящей – тоже! Девочка улыбается в ответ, смеётся над удачной шуткой и ждёт. Что-то случилось или должно случиться. Оно может иметь отношение к ней, может не иметь. Мало ли, вдруг этой самке очередной поклонник подарил талант-другой золотых побрякушек? Но старательно выращенная матушкой подозрительность уже взбодрила сознание.
Подхватив маленькую невесту ланнаха под локоть, Лабанисса в числе первых идёт в трапезную.
– Не понимаю, как ты можешь глотать эту гадость, мне каша дерёт горло, а козье молоко отбивает своей вонью всякий аппетит.
К чему этот разговор? Ну что же, «откровенность» за «откровенность». Шёпотом, на ушко:
– Я тебе скажу, но только никому не говори, хорошо?
– Никому!
– Я не чувствую вкуса пищи и запахов тоже не слышу. От рождения. А каша и молоко очень полезны.
– Вот оно что! Бедненькая, скольких радостей жизни ты лишена!
Она определённо обрадовалась. А возбуждена с утра. Смотри в оба, девочка!
Шум и гам, грохот отодвигаемых табуретов…
– Ой!
Табурет Смотрящей опрокидывается и тяжело падает на пол – звук такой, будто ударил гром.
– Извини, я такая неловкая! Я подниму!
– Не нужно, я сама!
Наклоняясь за табуретом, продолжаешь краем глаза смотреть за новой соседкой. Ай-ай-ай, а что ты делала с моей кружкой? Устроить скандал? Ничего не докажешь, больше никто ничего не заметил. А пусть думает, что у неё получилось. Какие всё-таки тяжеленные эти табуреты!
Ложка каши, вторая, теперь «запить». Молоко в кружке отдаёт мышами. Даже обидно. Не могла аконит найти? Ставишь кружку на стол, показываешь блестящие от молока губы. Боги, нельзя же так радоваться, чему тебя мама учила? Похоже, ничему.
Ещё каши. Какие там признаки отравления этой дрянью? Протягиваешь руку за кружкой, подносишь к губам…
– Ой, а почему на улице так стемнело?
Сработало, обернулись все, как одна, даже жрицы. Боги смотрят, но эти никому ничего не расскажут. Большая часть молока из кружки выплёскивается под стол – хороший, широкий стол. Когда все вновь смотрят на тебя, кружка у губ.
– Светло на улице, тебе показалось!
Слабым голосом, добавляя дрожи:
– Да? Показалось… Что-то мне нехорошо, голова кружится… Помогите выйти на улицу… Живот…
Сразу за порогом съеденная каша оказывается на земле – рвота второй признак отравления, как без этого обойтись? Остаётся надеяться, что никто не станет приглядываться к луже, молока там почти нет – не могла же ты заранее знать, что так получится? Повиснуть на руках телохранителей, проковылять в сторону выхода из храма, в воротах упасть – ноги отнялись, что поделаешь. Пусть охрана понервничает немного – сильнее будут радоваться, когда узнают, что всё в порядке.
Грохот колёс по уличным камням, хрип осаженных на скаку лошадей, топот сандалий, сильные руки несущего тебя воина, охи и крики прислуги, знакомые запахи собственной спальни.
– Всем вон, ты останься. Что случилось?
Маленькая кобра открывает глаза, садится на ложе и спокойно, без лишних эмоций объясняет:
– Меня пыталась отравить Лабанисса, дочь татри-да Хорута.
– Чем? – большая кобра надувает капюшон. Начальник охраны застыл собственной статуей, распахнув глаза так, что и сова позавидовала бы.
Смотрящая брезгливо машет узкой ладошкой:
– Болиголов. Неуклюжая дура, даже запах не спрятала.
Старшая поворачивается к воину:
– Моя дочь страшно больна, понял?
Речь к стражу ещё не вернулась, он старательно трясёт головой – понял, мол.
– Боги Анке мстят изменнице за то, что боги таттов ей ближе и роднее. Специально не рассказывать, но если спросят, твои люди должны отвечать так. У маленькой госпожи не двигается нижняя часть тела, её тошнит, она не может есть и дышит с трудом.
Новая порция кивков.
– Иди! Пришли сюда Медовую Булочку и Умную Руку. Когда появится проклятый жрец, приведёшь ко мне.
Через две сотни ударов сердца озадаченные служанки уже мчались на рынок и в храм – покупать МНОГО коровьего молока и чеснок, заказать жертвоприношение богу жизни Келепинусу и разнести нужные слухи.
– Ма, придумай, как принести мне поесть – из-за этой дуры мой желудок пуст, как кошель либийца.

[Инодин Николай]

***

Лабанисса довольна собой. Ещё бы, теперь можно вдоволь посмеяться над недавними страхами – стоило только немного поработать мозгами, и беды, что готовы были похоронить такое близкое, старательно спланированное будущее, рассеялись утренним туманом. Чужеземная дурочка десятый день лежит при смерти. Жаль, конечно, что не сдохла сразу. Кто знал, что она такая слабосильная – почти половину молока не допила. Ничего, кто теперь позволит Парвисину на ней жениться? Парализованная, больная девка не может быть табини! В суете трапезной Лабанисса поменяла кружки местами – и опрокинула «свою», чтобы никто не распробовал содержимого. В кружке бедной девочки молоко чистое – любой может проверить! Только никто и не думал проверять, решили, что мелкая дрянь прогневала своих звероголовых богов. И этих глупцов она опасалась!
Теперь даже скучные нравоучения сморщенной сухой груши не так противны, как прежде – отец прав, ритуалы служения богине стоит вспомнить. Сидеть в хранилище, разбирать выдавленные в глине значки – до чего скучное занятие! Хочется шарахнуть таблицы о стену, посмотреть, как разлетаются по сторонам осколки… Нельзя, Лаби должна служить образцом и примером, чтобы даже пискнуть никто не мог, что она не подходит на роль главной хозяйки сыновей Татти.
Лабанисса вздохнула. Сейчас бы мужика покрепче, чтобы старался до утра, чтобы кричать от счастья и рвать крепкими зубами подголовный валик… Об этом можно только мечтать. Парвисин далеко, а от парочки крепких рабов пришлось избавиться – ТАКИЕ слухи ей точно не нужны.
«Проклятые записи!»
– Госпоже скучно? – вкрадчивый голос с едва уловимым акцентом.
Это же лысый жрец, тот, что вечно торчит в храме. Что-то подозревает? Собрался отомстить? Сейчас воткнёт кинжал в спину…
– Это всего лишь я, прекрасная госпожа! Хотите испытать наслаждение, которого до сих пор не пробовал никто из народа таттов?
Похоже, зря испугалась, такой же идиот, как все остальные.
– Мужчины таттов умеют дарить наслаждение получше лысых чужеземцев! – проговорилась, но сразу поправилась, – скоро я буду знать об этом не понаслышке!
Вкрадчивый голос обволакивает, от его звуков вдруг становится жарко и щекотно внизу живота. А если всё-таки… Нет, нельзя.
– Разве может хотя бы мечтать о благосклонности прекрасной девы жалкий чужеземный монах? Служителям мёртвого бога запретна плотская любовь! Я говорю о другом.
Лабанисса поворачивается к собеседнику.
– Что же ты хочешь мне предложить?
– Когда наш бог ещё жил на Земле, он подарил своим слугам секрет изготовления чудесного порошка из пыльцы снежного лотоса. Вдохнув его, человек познаёт то, что ощущают божества в своей славе и силе. К сожалению, это проходит, но верьте мне, госпожа, – попробовав раз, не забудешь этого никогда!
Ты собрался меня отравить?
– Я не собираюсь доставить наслаждение только вам, госпожа, – сам я тоже вдохну волшебный порошок из того же флакона. Такого опыта у меня ещё не было, о прекраснейшая.
– Ты сказал, это наслаждение?
– Это счастье, лучшая из земных красавиц.
Лабанисса нахмурила белоснежный лоб:
– Его вдыхают, это зелье? Много?
– Несколько крупинок, госпожа. Не беспокойтесь, мне, скромному служителю бога, виден краешек будущего. Разве осмелюсь я обманывать будущую табини?
– Тихо! Не ори так! А что ты увидел в будущем?
– Я вижу величие и красоту новой повелительницы. Повелительницы, служить которой мечтают все – от моря до моря, от Полуночного Быка, до Быка Полуденного.
– И ты?
– И я.
– Когда ты хочешь принимать этот порошок?
– Прямо сейчас, госпожа.
Жрец извлёк из складок одежды маленький тонкий футляр, скорее трубочку из папируса, высыпал себе на тыльную сторону ладони немного белого порошка, зажал пальцем одну ноздрю и с силой втянул белую невесомую пыль другой. Прикрыл глаза, его лицо отразило охватившее его счастье.
– Эй ты, про меня забыл? – Лабанисса решилась.
– Да, молодая госпожа, и вы… – голос лысого доносится, будто издалека, плывёт.
Лабанисса подставляет ему ладонь, из трубочки сыплется прах снежного лотоса.
Девушка торопливо подносит его к носу.
«Странный запах… но приятный…мёд и что-то ещё…»
Решившись, она прижимает изящным пальчиком точёный носик и втягивает в себя волшебный порошок.
Вскоре Высокая Вода открывает глаза. «Будущая табини» ритмично постанывает, теребит ладонью правую грудь. Левая рука тоже не лежит без дела.
«Получилось. Тебе нипочём не заметить, что трубочка-футляр открывается с двух сторон. Ты – не наше маленькое чудо. Повезло ланнаху с невестой, хоть он ещё не понимает – насколько».
Жрец поправляет запор на двери – не нужно, чтобы кто-то видел девку в таком виде, не пришло ещё время. Отходит к стене, опускается на пол и прикрывает глаза – шесть тысяч ударов сердца можно подремать, Лабанисса должна очнуться первой.

[HoKoNi]

Не нашел к чему придраться, Коля. Отлично!